Вход Регистрация
ASHKELON.RU - Ашкелон | Израиль | Новости сегодня
четверг, 28 мартa 13:52


Время жить

В распахнутое настежь окно разом хлынули и лучи яркого осеннего солнца, и пронизывающий ветер, и громкие напористые звуки Героической Симфонии Бетховена, заполняя небольшое пространство детской спаленки, отчего малышка вздрагивала, и подолгу плакала, испугавшись ли, или от холода, а может от (одной лишь ей понятного) ощущения будущего, навеянного этим свежим воздухом ясного октябрьского дня, когда ее родители таинственно приникали друг к другу в торжественном каком-то порыве, перешептываясь и восклицая, и мама одела свое самое нарядное платье, розовое с белым кружевным воротником, в котором она впервые встретила отца, и, то и дело, отирала тыльной стороной ладони влажные скулы, словно отбрасывая пряди непослушных волос.

- Посмотри же, она села!

- О, детка! В такой день!

- Господи, как я счастлива! Наша малышка впервые села. Она ...мы будем жить в свободной Венгрии!

23 октября 1956 года.

Телефонный звонок прорвался сквозь крещендо скрипок.

- И мы поздравляем, - сразу ответил отец. Нет, остаемся. Но ведь малышке всего полгода... Передам. Обязательно.

- Кто это был?

- Соседи. Они уезжают сегодня ночью. Границу откроют всего на несколько часов.

Теперь уже звонили в дверь.

Незнакомый молодой человек приятной наружности, коротко стриженный, с тем характерным выражением лица и глаз, которые не запоминаются ни при первой встрече, ни впоследствии, вежливо поздоровавшись, спросил:

- Доктор Ковач? Ваша жена дома?

- Она кормит ребенка, а в чем, собственно, дело?

- Меня послали за Вами, просили передать, что в кабинете главврача проходит какое-то срочное совещание, и Вас просят прийти... Не могут дозвониться.

- Я скоро вернусь, - крикнул он из прихожей, - не беспокойся, ключи у меня есть.

И ушел. На долгие три месяца, сопровождаемый лживым сексотом, препроводившим его не на совещание, конечно, а прямо в следственный изолятор, где в пропахшем табаком кабинете, с окрашенными в темно зеленый цвет шероховатыми стенами, двое военных встали у двери, закрывая собой выход, пока следователь зачитывал ему обвинение в государственной измене.

- Все. Вы арестованы. Жене мы сообщим. На выход.

Он не знал, не мог знать, отрезанный от всего мира этим внезапным поворотом в привычном течении дня, что измученная ожиданием и непониманием жена еще долго будет разыскивать его по всем возможным телефонам, пока, наконец, ни позвонит в УГБ (управление госбезопасности) и узнает, и закричит...

Из тюремного окна не разглядеть, как на рассвете в город войдут советские танки, и вспыхнут протесты, уличные бои, и разнесутся по гулким булыжным мостовым под скрежет металлических гусениц крики «Убийцы. Долой!»...

Все это возникнет потом, в воспоминаниях и разговорах тех, кто не смог, не захотел уехать, и станет частью сознания, возвращения в реальность, после поспешного и закрытого суда, без адвоката и свидетелей, когда судья зачитает ему приговор: виновен, но учитывая заслуги и положение в обществе, наказание избрать не связанное с лишением свободы, и он совсем уже исхудавший и седой, вернется. И, если бы не малышка, не добрые руки жены, кто знает, как смог бы переступить порог родного дома, в совсем не своей уже стране.

В тот же день отменили занятия почти во всех варшавских гимназиях.

Родители, напуганные беспорядками в городе, не пустили детей в школы.

Ядвига даже обрадовалась этой внезапной возможности повидать подругу.

- Бабушка, можно мы с Касей погуляем?

- Идите, только не долго, ты же знаешь, что маме нельзя волноваться перед родами.

Кася жила по соседству.

Пришлось лишь немного пересилить себя, чтобы выйти из домашнего покоя в опустевший и насыщенный энергией страха и беспомощности город, где даже ветер участвовал в создании обстановки особого напряжения и нервозности, громко шелестя обрывками афиш на круглых неповоротливых тумбах, и бросая под ноги комья грязных газет, да пустые бумажные пакеты.

Собаки, еще так недавно громким лаем приветствовавшие Ядвигу, выбегая навстречу, каждый раз, когда она выходила из дома, и подбрасывала им, как бы в воздух, куски всякой всячины, оставшиеся после обеда, попрятались неизвестно куда, и пришлось сложить остатки еды тут же у тротуара, вдоль которого теперь с грохотом проезжали случайные машины без номеров и опознавательных знаков.

Кася уже ждала ее у подъезда.

Подхватив друг друга под руку, любимая поза для прогулок вдвоем, они направились в пирожковую.

- Кто просил русских? Громко крикнул официант, вынося поднос с \"пышными\" пирогами, именуемыми \"русские\".

- А никто не просил, - тут же хором ответили посетители, - они сами пришли.

Сказано это было с тем особенным понижением голоса в конце фразы, которое не допускает никаких возражений.

Свободных мест не оказалось, так что пришлось подождать, пойти прогуляться.

Лесопарк совсем рядом. Широкие дорожки, кованные с подкрученными краями скамейки, - все так красиво укрыто разноцветным ковром из листьев, сметаемых лишь вдохновенным ветром. Дворники давно уже не метут здесь, все отдано на откуп природе.

Девочки продвигались вглубь, поеживаясь от опустившегося вечернего холода, перешептываясь, оглядываясь, и поочередно похохатывая, словно перекатывая невидимый шарик смеха.

Сознание не сразу соединило направленный прямо на них, торчащий из кустов ствол - серое дуло танка, и голоса, невидимых, но существующих тут же поодаль, вместе с остатками страшной этой машины, людей, споривших о чем-то на том самом языке, который с некоторых пор заставляли учить в школе, и который они так стойко не любили, называя языком оккупантов.

Не сговариваясь, резко повернулись, и бросились бежать, порывисто и часто хватая воздух, ощущая почти у самого горла гулкий стук мечущегося сердца, натыкаясь и больно ударяясь руками и лицом о сплетения протянутых для приветствия веток.

Казалось, что дорога никогда не кончится.

Наконец показался знакомый угол кофейни, потом трамвайные пути.

И, уже на остановке, задыхаясь, обрывками фраз перехватывая друг у друга информацию, или глотая испуг, они то ли услышали, то ли сами оказались в разговоре, о том, что в Познани расстреляли рабочих, вышедших протестовать.

- О, Боже, только маме моей ничего не говори! - прошептала Ядвига, она не должна волноваться.

А на следующее утро в костеле, во время имши, ксендз объявил, что в Венгрии революция, октябрьская, и попросил собрать для венгерских детей помощь: продукты и вещи.

С этих пор заводы в окрестностях Варшавы, которые раньше назывались «Имени Октябрьской революции», между собой станут называть «Имени октябрьской революции 1956 года».

А спустя несколько лет, на доску объявлений в одной из средних школ некогда Кенигсберга, а теперь советского Калининграда, повесят объявление о сборе металлолома, вещей и денег для пострадавших от переворота в Чили.

И пионервожатая отряда имени «Павлика Морозова» перед началом линейки проверит, правильно ли завязаны наши галстуки.

Мой, легкий как крылышко, я каждое утро подглаживаю утюгом, чтобы казался более широким и красивым.

А ещё у меня есть значок с портретом маленького Ленина, который я аккуратно прикалываю на черный передник, поближе к сердцу, и расправляю складки коричневого школьного платья (обязательная форма по будням, а для праздников есть белый шелковый фартук, который мама заботливо обшила оборками, чтобы выглядел наряднее).

И туфельки с пуговкой на застежках.

И широкий синий капроновый бант в длинную золотистую косу, за которую меня все время дергают дурацкие мальчишки, причиняя невероятные страдания.

- Не вертись, уже начинаем!

Барабанная дробь, голос завуча, торжественно и четко: «Пионерскую линейку объявляю открытой. Пионеры, в борьбе за дело Ленина, за счастье трудового народа, за дело Коммунистической Партии Советского Союза — Будьте готовы!»

- Всегда готовы! - чеканно салютуем мы взмахом правой руки, козырьком вверх, так, чтобы ладошка была на уровне глаз, перпендикулярно лицу.

Ветер тоже участвует в нашем празднике: треплет уголки галстуков и покачивает тяжелый край красного знамени, которое держит в руках старшеклассник, будущий медалист.

«Как повяжешь галстук, береги его, Он ведь с красным знаменем цвета одного...»

(Конечно, это цвет крови тех, кто погиб за революцию...)

«Радостным маршем, с песней веселой, мы выступаем за комсомолом»... Под раз-два-три движется по площадке ровный строй счастливых детей, и звонким хором возносится песня: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры - дети рабочих, близится эра светлых годов, клич пионера всегда будь готов!»

И только спустя много лет окажется, что музыка эта ни что иное как марш солдат из оперы Шарля Гуно «Фауст», подслушана была автором, которому дали всего несколько дней для написания пионерского гимна, вот он и «позаимствовал» у Фауста (или у Гуно), но все равно: откуда пришло, туда же, к черту, и пошло.

Я всегда любила и умела громко петь, поэтому в концертах меня ставили номером первым.

В этот раз я пела про мадьярку, которая вышла на берег Дуная, и бросила в воду цветок...

Но малышка, как в сказке ставшая вдруг настоящей красавицей, ничего в Дунай не бросала.

Это ее отбросили на вступительных экзаменах в медицинский институт, после того, как узнали о прошлом отца, осужденного врага народа.

Вот и пришлось выбирать: оставаться ли без образования в родной стране, или поехать учиться в далекий Ленинград.

Выбрала сразу и не задумываясь, и ни разу потом не пожалела.

Так что за шесть лет жизни в городе на Неве - «колыбели революции», успела узнать и полюбить не только богатый нюансами русский язык, но и неповторимый стиль жизни окружавших людей, тишину библиотек и таинственную прелесть музеев, восторженность театров, и шелест воды в одетых в гранит берегах каналов. Словом все то, что по праву может с гордостью именоваться русской культурой.

И надо было учиться преодолевать в себе болезненный зов памяти, выходя из рамок сформировавшегося отношения к тому, что теперь стало реальностью, наполняя смыслом жизнь.

И жизнь победила. И взяла свое.

И она приняла все это, вместо того, чтобы ненавидеть.

Потому-то, спустя годы, оказавшись в далекой Швеции, она найдет, и будет с радостью ходить на курс русского языка, в польском центре (Ну конечно! Потому что ты такая хорошая учительница, и я всегда радуюсь, когда вижу тебя!).

Ядвига задерживается, и мы с Анико «держим для нее место», навалив на стул шарфы и сумки.

В польском доме сегодня многолюдно, праздник «Облатки».

Такая добрая традиция - каждый год перед Рождеством преломлять с близкими символ хлеба, и, конечно, традиционно - вкусная и обильная кухня.

Ксендз, молитва.

...И отпустить нам наши вины, яко и мы отпускаем виновайцам нашим... (и прости нас, как и мы прощаем обидчиков наших... - по-польски).

Мы втроем отламываем маленький хрупкий кусочек облатки, и желаем, желаем, ощущая тепло объятий. (Я и правда, вас люблю!)

Какое счастье знать, что мы есть друг у друга.

Пока очередь к «шведскому столу» с закусками заворачивается в коридор, я оглядываю зал. В основном, поляки, не молодые уже люди, приехавшие сюда почти в одно и тоже время — лет тридцать назад.

- А почему такая «волна» именно тогда?

- Погода такая в Польше была, - шутит Ядвига.

И добавляет: Контрреволюция. Октябрьская.

- Да, подхватывает Анико, венгров тоже тогда почти полстраны уехало за одну только ночь, 600 тысяч из полутора миллионов. Теперь тут в Гетебурге большая община. И тоже уже старые все в основном.

Официанты меняют посуду и приборы, готовят столы для десерта. Саксофон, фортепьяно, рождественские колядки, - все уводит воспоминаниями в то время, когда я гостила в Миколайках, и ксендз Станислав рассказывал о Солидарности, о желании жить и людьми зваться, о том, как стоял с огромным крестом за спиной (впоследствии замученного и убитого коммунистами) Ежи Попелушко, защищая, прикрывая его собой, во время проповеди «За вольность и незалежность!» (за свободу и независимость - по-польски).

И все как тогда, как в том уютном и неотапливаемом костеле... Езус малюсеньки, лежи в колыбельке...

Но это поют здесь и сейчас, и рядом Ядвига, рассказывает, как собирали продукты и вещи для венгров в том далеком году.

И Анико вспоминает, как страдала семья, когда арестовали отца.

А я о том, как росла с ощущением, что нет другой такой страны, где так вольно дышит человек...

И нам предстояло пройти свой путь, чтобы встретиться здесь сегодня, и сломать краешек облатки, словно переламывая внутри себя что-то, что мешало, что перестало уже быть нужным, или делясь всем, что имеем, таким дорогим, бесценным личным опытом, накопленным в страданиях («За нашу и вашу свободу!»), пусть хоть и малой частичкой, но всем сердцем, с любовью.

И не станет преград в понимании, и общности ценностей, и настанет то самое время, когда свет есть источник извне, внутри себя, и свобода приходит именно оттуда, как необходимость и суть самой жизни, в которой все не случайно, а зло непременно становится добром, просто надо уметь это ощущать, совершая личностные прорывы, и постигая, и становясь лучше, но всему свое время.

Чудо свершилось: зло перестало быть злом, и стало добром, соединяясь в нас, в наших судьбах, в наших душах, для нас самих, для других, для любви, для жизни.

...И не в силах остановить, -

Что назначено - то случится!

И не вымысел, и не снится, -

Предназначено…

Время жить!

Лента новостей