Вход Регистрация
ASHKELON.RU - Ашкелон | Израиль | Новости сегодня
пятница, 29 мартa 11:06


Нечаянность прикосновения

Таша, хотя и собралась заранее, но улетала из дождливого предрождественского города в суете и спешке.

И, как это обычно бывает во время путешествий, где-то глубоко внутри у нее поселился огонек ничем не подтверждаемой надежды, что вот, наконец, встретит она кого-то необыкновенного, настоящего друга, например, или просто интересного человека.

Наделенная от природы многими талантами и стойкостью духа, Таша тяготилась одиночеством.

Ей постоянно не везло с теми, кого принято считать сильным полом. Оно и понятно почему. Мужчины ее побаивались, или просто не соответствовали всем тем требованиями, которые она к ним предъявляла.

В свой период бальзаковского возраста, если вообще применимо к женщинам понятие возраст, одета всегда по моде, стройная, подтянутая, Таша посвящала спортивным тренировкам треть своего времени, свободно говорила на шести языках, включая древнегреческий, и совсем недавно защитила кандидатскую диссертацию по топологии.

- Улетаю в Ньюпорт. - Взволнованно сообщила она.

- Все-таки летишь?

- Ну да, и билеты уже взяла.

В самолете шумно и многолюдно, что даже кстати. Ведь можно откинуть голову на спинку сиденья, и закрыть глаза, целиком погрузившись в свои мысли, столь ценные воспоминания.

Эта вечеринка накануне, на вернисаже у знакомого фотографа, не просто вымотала, а разбередила душу.

Когда уже настает время не называть по имени, а только -«Спасибо, что пришли», «Это вам спасибо», и становится заметна щетина на его лице, и холодная непроницаемость фраз «Ну, как у вас дела? Все хорошо, благодарю. А у вас?» - хочется, наконец, определенности, или движения какого-то, но все так вяло, так размеренно, так желеобразно, словом - никак...

- Я по вас соскучился…

Но он не говорит этого, а просто, пожимая ее руку, с тем волнующим трепетным чувством сопричастности общей тайне, на виду, кажется, у всего зала, играет с ладонью, настраивая на особый лад.

И ничего не случится. Ибо это - всего лишь жест, не более, и за ним глухота, невысказанность, пустыня.

И посланный ангел не остановится, а, пролетая куда-то к другим, в шумном и говорящем на разных языках зале, легонько коснется крылом, так, невзначай.

И от этого сделается как то зябко, и настигнет желание позвонить подруге, чтобы рассказать. Безвольный взмах руки, и голос за спиной: «Прощайте...»

Ах, это все не актуально.

До боли выбелены щёки,

Завиты бакенбардов щетки,

Седая важность платьев бальных...

Перемещаясь на паркете,

- Куда вы, право?

- Ах, оставьте!

И без любви завязан бантик,

Следы помады на конверте.

Мучительно и осторожно

Прощание, и на мгновенье

Нечаянность прикосновения,

И легкий холодок по коже...


- Да он же просто дурак, - прокричала в трубку подруга. Подожди, я дверь закрою. Как это равноправие? Вот так и живем: мужчины не чувствуют себя мужчинами, все ждут, когда женщина начнет ухаживать! Ну ничего, посмотрим, посмотрим...

Собственно смотреть уже было не на что.

Трескучим голосом в репродуктор объявили посадку.

Вопреки надеждам, в аэропорту ее никто не встречал.

Таша остановилась около огромного стеклянного окна, отделяющего прилетевших пассажиров от того, что собственно им виделось в дальнейшем, и оглянулась, задержав взгляд на неуклюже прижимающемся к стене, и кажущемся таким посторонним здесь предмете - рояле, аккуратно укрытом серым полотном. (Откуда он? Такой же чуждый и потерянный).

Сдвинув чехол, открыла крышку, освободив клавиши, и стала играть первое, что почувствовали пальцы: протяжные и грустные итальянские мелодии, наполненные тоской, созвучной моменту, но с какой то неясной, возвышающей душу страстью, переходящей в конце концов в небольшое, но яркое крещендо.

И вот уже организовалось пространство случайными, но благодарными слушателями, пожелавшими разделить неожиданное это и волшебное путешествие в лабиринте нахлынувших чувств.

Тогда-то она впервые увидела Дэвида. И хорошо, что в эти минуты между ними была музыка. Иначе не справилась бы с разочарованием и паникой при виде того, что предстало ее взору: коротышка, почти карлик, с большой головой и короткими ногами. Как же она не разглядела раньше? Но ведь по скайпу только лицо и видно.

Допустим, это всего лишь внешность…

Нейтральное пожатие руки. «Хеллоу». И ничего за этим.

Он смотрит растеряно, не то чтобы с восторгом или умилением, нет, скорее с ужасом.

Таша еще долго потом будет вспоминать этот кошмарный миг. Человеческая память жестока.

А сейчас необходимо срочно перейти к плану «Б».

Конфуций учил Ташу, что нужно праздновать свои ошибки, что нет ничего плохого в том, что люди ошибаются. Просто надо двигаться дальше, вносить коррективы в действия, потому, что саму цель скорректировать уже нельзя.

Стоило лететь сюда за свои же деньги, чтобы, наконец, додумать до конца, и, наконец, понять всю мудрость изречения Конфуция. Но это же кошмар!

Таша привыкла мерять жизнь формулами, учитывая то, что выводится за скобки. И, поэтому, последовавшие знаки восприняла как знамение. Полицейские оштрафовали его за переезд на красный свет (но штраф-то был не от полицейских, конечно).

- Жаль, что так вышло .

- Ничего, иногда бывает, не переживай.

Но оба уже понимали, что это говорится не о сиюминутном, и касается не только что случившегося, а гораздо шире, ситуации в целом, и что это расплата, можно сказать ощущение начала конца.

Выстроенные в фантазиях планы рушились как карточный домик, разом, безжалостно, не давая одуматься, или, хотя бы, придти в себя.

За короткое время Давид приучил ее к общению через телефонные послания: высвечивалось знакомое имя, потом текст, и она пьянела от его настойчивости, а он, словно почуяв, продолжал по нарастающей.

И кто-то другой, по настоящему пьяный, громко пел в телефонную трубку: «Забрала ж сердце мое, забрала ж мои сны…», заполняя пространство осознанием его грузности, не физической, конечно, человеческой.

И настигала печаль, стремление забыться, приникнуть хоть к чьему то голосу, но только знать, что он существует, подвластен мечте, и может звучать, и только для тебя.
Ведь кроме этих тайных рукопожатий, и трепетного тепла знакомой ладони, когда воздух наполняется запахом дорогих духов, и взгляд теряются в многоликости окружения, ничего и нет, и только сердце щемит, и страх, что так и будет тянуться, но и рвануть уже нет сил, не получается.

Уже случилось все, что нам назначено,
Сбылось, записано, захлопнута тетрадь.
Но оба не готовы понимать,
В песок сознанья сваи заколачивать.
И посылают по ветру слова,
И разбивают текстами пространство,
Один почти на грани воровства,
Другой совсем уже на грани пьянства.
Синеет ночи полог слюдяной,
И в тишине остановилось время.
Забылось все, что не сбылось со мной,
И продолженье следует не с теми.


Жизнь, по сути, история, заполняемая уроками, созревшими для того, чтобы упасть в ладони.

Но процесс созревания у всех разный, вот и получается, что время не вышло, или, может быть, попросту, ещё не накопилась усталость.

Как там у Экклезиаста: \" Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться\" - ну, и так далее.

- Точно по графику, - засмеялся он в ответ, когда Таша доверила ему эти свои, казавшиеся ей драгоценностью, размышления.

Потому и не существовало между ними ни какой другой теплоты, кроме тепла его ладони, Боже мой!

А тут Дэвид, с его настойчивыми ухаживаниями (пусть и виртуально), явил полную противоположность будням, и обозначил в сознании желаемое движение, поворот к себе.

Текст выпадал открыткой из почтового ящика, с пейзажами Ньюпорта. Английские замки и крепости на фоне ярко синего неба и облаков: «Дорогая Таша! Мы все это увидим, когда ты приедешь в Ньюпорт».

Усаживаясь на переднее сиденье и пристегивая ремень, она нехотя слушала монотонную речь Дэвида, о том, парковка в Лондоне стоит 4 фунта час, и ему пришлось ездить по городу, чтобы не тратить деньги в ожидании прилета самолета.

Теперь понятно, почему он так на нее смотрел, а вовсе не из-за прелести музицирования.

Руль машины привязан специальным противоугонным устройством: «У нас тоже воруют» - перехватил он Ташин взгляд.

Серая извивающаяся лента дороги наконец вывела к забегаловке у заправки.

Торжественный обед по случаю ее прибытия.

Никаких серебряных приборов, свечей- все просто и гадко.

И комом к горлу отторжение и этого чуждого ей человека, и его мира, и всего того, что предстоит пережить вместе в ближайшие несколько дней (пытка, мука, насилие над собой), ибо обратный билет куплен заранее.

Сбежать уже некуда. Так что остается проучить себя по первое число за собственную беспечность и доверчивость.

Впрочем, мысль «Как он мог?» неустанно сверлит сознание.

Обед из ложки салата и пудинга стоит шесть фунтов.

Таша зачем- то мысленно пересчитала в кроны, и достала кошелек, расплатилась. Есть после этого расхотелось.

Он спохватился: «В Ньюпорте ты не будешь платить за себя».

Дом номер 5, конечно же, оказался никакой не виллой, а просто номером подъезда в двухэтажном строении.

В лицо ударило волной сырости и гнилья.

Узкий коридор заставлен коробками и велосипедом.

С трудом протиснув чемодан, Таша ощутила резкую боль внизу живота, организовавшуюся чуть позже в красочный синяк, оставленный рулем. Вещи тоже умеют реагировать. Все в этом доме встало в ополчение.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж (Вот твоя комната), то и дело цеплялась каблуками за торчащие из щелей между ступенями клочья служившей некогда покрытием красной ковровой дорожки.

Наконец, оставшись одна, она погрузилась в уныние, словно нырнула глубоко под воду.

В тяжелой безвоздушной атмосфере, в самом центре общего развала царила двуспальная кровать, у подножия которой зияла дыра от вырванного или вырезанного коврового покрытия.

- Это бывшая жена выдрала, пред тем как уйти, я не знаю почему.

Дэвид даже рад воспоминанием о его семейной жизни.

- Мы с ней по переписке познакомились. Она - филлипинка. Там и поженились, и долго не могли получить для нее визу на вьезд в Великобританию.

- А потом развелись?
- Мы все время спорили. О чем? Не знаю. А теперь все хорошо, нам нечего делить, но у нас общие дети. Старший после развода живет со мной, а младший - с матерью. Я его забираю каждый день, и мы вместе смотрим спорт по телевизору.

Понурые и угрюмые дети осуждающе молчат, даже когда Таша протянула им подарки.

- Нет!

- Вы не любите сладкое?

- Нет.

- ?

- Любят, просто они немного, ну, понимаешь, нам советуют отвести их к психологу. Прости.

Разогрев в консервной банке еду для двух плешивых котов с больными слезящимися глазами, Дэвид выплеснул ее в замызганную миску посреди комнаты, служившей, между прочим, гостевой, за отсутствием другой, и в силу величины площади, заваленной всяким барахлом и книгами. Воздух враз заполнился тяжелым смрадным духом тушенки.

Коты перелезли через стол и диван, на котором приникли к телевизору дети, и принялись громко жрать.

- Ты хочешь есть?

Кусок разогретой в микроволновое «рыбы», напоминающей по вкаусу и цвету мыло, она ела стоя, держа тарелку в руках. К столу, вместо стульев, были плотно придвинуты велотренажер и батут на ребре.

- Вина? Хочешь?

Налитое в мутный бокал из коробки какое-то немыслимое красное вино, Таша выпила залпом, как гусар, с высоко поднятым локтем.

- Еще!

- Ну, будем спать - мысленно процитировала она своего попугая.

Но вслух сказала лишь:

- Спокойной ночи!

И быстро удалилась наверх, «в светелку».

Отяжелевшее сознание все-таки не справлялось с вопросом: Как же так?

...К твоему приезду я куплю хорошее красное вино. Вот купил коробку.

Да ладно бы только это... А разговоры по скайпу каждый вечер... Или эти взволнованные записки: «Что случилось? Почему ты не была онлайн? Надеюсь завтра у меня будет возможность поговорить с тобой в обычное время».

Такой красивый английский язык, с оборотами. Воображение рисовало джентльмена, что-то вроде актера Державина в фильме про Шерлока Холмса, или Ширвиндта в фильме «Трое в лодке…». Вот и купилась...

Ночь в этой жуткой спальне, где она брезгливо боялась даже повернуться, прерывалась то шумом работающего телевизора, то криками котов, требующих еды, или ласки, черт их знает чего, и, казалось, что все это не закончится никогда.

Ей в промежутках снилось, что кто-то приходит и ложится рядом в кровать, отчего вдруг охватывал такой ужас, что впору было бы умереть со страха.

В 7 утра в дверь постучал взволнованный Дэвид.

Собирайся, трагическим голосом приказал он, мне надо срочно к врачу.

Мощеная булыжником узкая улица, в утреннем холодном воздухе кажется неприветливой и безлюдной.

В поликлинике, напротив, полно людей. Электронная табличка высвечивает номер очереди, и разом замирает шуршание газетных листов, и перелистывание потрепанных журналов.

Мистер Гриффел, здравствуйте, проходите. Да, да, и вы тоже. Это желание мистера Гриффела.

- О, это моя вина, - наигранно всплеснула руками высокая и тощая врачиха, едва взглянув на желтые листки, которые принесла медсестра. Я перепутала чип. Поместила ваш анализ крови не туда. Нужно было в другой, другого цвета. Позвольте мне еще раз взять у вас кровь из вены, а результат будет готов уже в понедельник.

Хорошо, говорит Дэвид, и протягивает руку.

И всего-то.

Далее запланирован осмотр окрестностей. (Если бы еще хоть чашку кофе!). Из всей экскурсии Таше запомнилось одно яркое чувство - очень хотелось есть.

Хочешь, выпьем чаю на кораблике? О, ты не завтракала. Прости, я забыл. Надо было самой о себе позаботиться.

(Как позаботиться о себе в доме, где не работает смыватель в унитазе, а в ванной нет душа, а полотенце одно на четверых и то с дыркой).

Еще два дня, мысленно подсчитала Таша. Пережить бы!

Какие новости из Швеции?

Заждались на работе.

На самом деле на экране мобильника высветился знакомый номер, а потом сообщение «Когда же вы приедете?». И это внезапно стало самым нужным, таким спасительным маяком, перевернув реальность.

Холодные серые камни англиканской церкви уложены навека, тяжело и прочно. В полупустом зале поет детский хор.

Пройдя между рядами скамеек из потемневшего дерева, Таша остановилась в центре, а потом, подвинув под ноги расшитую крестом синюю плотную подушку, опустилась на колени, как раз в тот момент, когда все остальные встали, приветствуя вошедшего священника.

Получилось неловко.

К тому же Дэвид с сыновьями без конца о чем-то переругивались за спиной, то уходили и возвращались (мальчики просились в туалет).

И, когда при выходе из церкви молодой священник долго тряс и не отпускал её руку, под пристальным взглядом хормейстера, стоящего поодаль, ощущение скованности и неловкости ещё более усилилось, хотя казалось бы почему, и тепло его ладони вмиг вернуло мыслями туда, к другому, и она, порывисто выдернув, освободила руку.

Пустим по склонам холмов кругленьких кучерявых овечек... И, конечно, тут же рядом разукрашенные медовыми огоньками окна кафе и кондитерских, откуда доносится сладкий запах благополучия сквозь так ни разу и не открытые двери, и сгрудившиеся в кучу, украшенные к празднику магазины - все это существовало, но, как бы вне, не затрагивая сути, не будучи реальностью, без ощущения живого присутсвия и нужности, просто фон.

А ведь как могло бы все это радовать в иной ситуации, если бы...

Но, утром надо было все начинать сначала: просыпаться в грязном и заваленном барахлом доме, готовить себя в вонючем туалете, завтракать оставшимся после ушедшей жены совсем уже выдохшим травяным чаем из пакетиков, потому что кроме растворимого кофе ничего другого и не было.

Запуганные и замордованные дети вообще не привыкли разговаривать. Даже когда отец будит их окриками: «Вэйк ап лэйзи чилдрен!» (\"Вставайте ленивые дети\"), и они послушно вылезают как из берлоги, и неслышно перемещаются в кухню, где, стоя у холодильника, совершают таинство поглощения кусков «еды», пиная холодные голубоватые треугольники ленолиума, веером точащие тут и там, и блокирующие дверь в туалет.

Что ты будешь есть на ужин? У меня есть чеддер. Ты будешь счастлива от чеддера?

Ну конечно! Разумеется! Она уже счастлива, потому, что осталось минус день.

И вот, наконец, наступает утро отъезда. Ранний в пять часов подъем (Трафик, это ужасно!), чтобы выехать заранее.

По дороге в Лондон детям покупают завтрак- пакетики с чипсами.

- Тебе тоже купить?

- Нет, спасибо.

Поиски дешевой парковки.

Вообще-то Таше нужен повод, чтобы порвать раз и навсегда эти уродливые отношения с Дэвидом.

- Отвези меня в аэропорт, а потом поезжай на стоянку.

- Нет. Я поставлю машину, а потом мы поедем в аэропорт на метро.

- Но мне тяжело с чемоданом.

- Ничего, люди ездят в метро с чемоданами.

- Что тебе стоит подвезти меня к аэропорту?

Он срывается на истерику:

- Нет, я поеду на стоянку, у меня нет возможности парковаться в городе. Это дорого. Если ты можешь заплатить - то пожалуйста.

- Ну, уж нет. В аэропорт я поеду одна!

- Давай, помогу.

- Не надо.

Сухое прощание у входа в метро - Гуд бай!

И вот она, желанная свобода! В мягком кресле аэропорта (какое счастье – наконец-то одна!) Таша поворачивает экран свистнувшего телефона.

Новое сообщение: «Я так часто о Вас думаю». Момент истины.

Необходимость присутствия проверяется отсутствием.

И, распаковывая в туалетной комнате чемодан, чтобы найти так и не пригодившуюся косметичку, и навести макияж, Таша с удовольствием замечает, что работают смыватели, и приятно пахнет дорогим мылом.

А потом, в ресторане, за завтраком, ее история повергает в ужас какого-то случайного Джима.

- Ну, знаешь ли, теперь я буду объезжать Ньюпорт. А как вы познакомились?

- По интернету.

Джим заказывает на двоих дорогой и безвкусный завтрак. Но Таша наслаждается, она с удовольствием ощущает запах бекона и поджаренного хлеба.

Пожилой официант театрально приносит на серебряном подносе огромный бокал воды.

- О, я помню, неделю назад вы отлично играли на рояле неаполитанские песни. Я итальянец.

- Спасибо.

И внезапно настигает желание глубоко вздохнуть, и, не торопясь, выдохнуть на раз-два-три-четыре.

А он стоит в другом конце зала, заметил ее, и вежливо сдерживается, чтобы не подойти, и не схватить за руку.

- Я так соскучился по вам!

Но он не говорит этого.

А только: «Спасибо, что приехали!»

- Это вам спасибо.

И где-то пролетает ангел, но опять мимо, и дует холодным преддверием наступающей зимы, и этикет требует отойти в сторону, или уйти совсем, потому, что уже время.

Время….
Песком ли, ядом,
С исцарапанной киноленты
Светлая грусть во взгляде…
Всем свои дивиденды, -
Кому-то - перекати поле,
Кому-то - поток света,
Кого-то на грани боли
Выпотрошит, и нету
Прошлого,
Остается только прикосновенье.
Боль отойдет, знаю,
Назначенностью, забвением.